Тирасполь, 12 марта. /Новости Приднестровья/. Накануне ушел из жизни известный художник-портретист Михаил Кислицкий – ветеран Великой Отечественной войны, подполковник в отставке, член Союза художников Приднестровья. Публикуем воспоминания Михаила Васильевича о том, каково было в фашистской оккупации, как освобождали Дубоссарский район, почему артиллерия - это искусство и что общего между написанием портретов и военной службой.
Я жил в посёлке Андреевка. От нас до Днестра, где проходила тогда граница с Румынией, было рукой подать. Село небольшое, всего 50 домов, своей школы не было. Поэтому на учёбу я ходил в соседнюю Розаливку, за 4 километра от нас. Параллельно подрабатывал курьером. В Розаливке был телефон, и если что-то нужно было передать в район, приходилось идти в село. Курьер зарабатывал мало – всего 119 трудодней в год (трудодни колхозники могли обменять на деньги или продукты – прим. ред.), поэтому взрослые на эту работу идти не хотели. А мне отец как-то сказал по-украински: «Шо ты будешь даром байдики бiти в школу и обратно?». Вот так я и начал подрабатывать. Передавал не только сообщения в район, но и разносил по нашему селу газеты, письма. Многие люди были неграмотные, значит, я сразу и читал, что им родственники пишут; если нужно, и ответ писал на месте.
Рядом с нашим селом располагался аэродром. По вечерам там включали киноустановку, и мы ходили смотреть кино.
И вот вдруг в воскресенье в полпятого утра раздаются страшные взрывы. Непонятно, что такое, вся деревня проснулась, дома содрогаются. Все повыскакивали, в том числе я тоже. Вижу, эти самолёты идут друг за другом и пикируют прямо на аэродром и примерно над нашим селом сбрасывают бомбы. Одна, казалось, прямо на нас упадёт и разорвётся. Но она по инерции шла за самолётом и попала точно в цель - по аэродрому. Вот так для нас началась война.
Надеялись до последнего, что фронт до нас не дойдёт
Буквально на второй день стартовал призыв. Те, кто постарше, ушли воевать, а наш возраст (мне тогда 14 было) и женщины были задействованы в рытье противотанковых рвов, окопов и других заграждений.
Так продолжалось до 5 августа 1941 года. Мы чувствовали каждый день, эти звуки, взрывы, потому самолёты летали, бомбили аэродром, бомбили в городе, бомбили мосты. Чувствовали, что это всё усиливается и фронт приближается всё ближе к нам, и 5 августа 1941 года наша Андреевка, Котовский район был оккупирован немецко-фашистскими войсками.
Я, как и многие другие местные жители, остался в селе. Нам нужно было работать на полях, растить урожай. Война войной, но надо ведь что-то кушать. Тем более мы до последнего надеялись, что фронт до нас не дойдёт. В общем, хотелось жить дальше.
И наша жизнь настолько усложнилась, когда 5 августа Гитлер со своим румынским сообщником Антонеску эту территорию оккупировали.
Наша земля перешла под управление румын, они здесь господствовали. Это такие… ну, назвать их людьми нельзя, нелюди – тоже не то слово. Это были дикари, но они вооруженные, что хотели, то и творили. Зашёл в хату, посмотрел, что есть, понравилась швейная машинка – забрал. И всё в таком духе.
Румыны не приветствовали колхозное хозяйство как таковое, им социализм, конечно, не по душе был. Но коллективная обработка земли им нравилась. Они заставляли нас сеять, собирать урожай и практически всё, что мы собрали, увозили к себе в Румынию.
Оставляли ровно столько, чтобы мы не умерли с голоду. Мы для них были просто рабочей силой, так же, как скотину кормят не потому, что хотят, чтобы она не подохла, а потому что знают, что надо на чём-то обрабатывать землю. Вот так и к людям относились, как к скотине.
Кроме этого, мы работали на строительстве дороги на Дубоссары. Каждый день выезжали на повозке из села люди под силой закона, ихнего, дикого, туда, на строящийся возле Чубовки аэродром, грузили песок и везли дальше.
Один раз меня на строительстве дороги сильно побили. Инженер измерял уровень, протягивал нитку. А я как раз мимо ехал на телеге. Лошадь чего-то испугалась, повернула направо, и колесо наехало на этот шнур. Так он меня так по спине деревянным уровнем лупил, что я думал, что он мне кости переломал. Я стеганул лошадь, она рванула вперед, и инженер уже не стал за мной гнаться.
Осколки секли страшнее пулемётов
31 марта 1944 года наше село освободили войска второго украинского фронта. Военкомат начал призыв всех, кто был годен к военной службе, с 1900 по 1927-й, то есть по мой год включительно.
Всех, кто родился раньше 27-го года, переодели в военную форму и направили в войска. Нам же обмундирования не дали. Просто кто в чём был, нас отправили сопровождать армию. Немцы отступали, наши их преследовали, а мы следом сто-двести метров от передовой тащили боеприпасы. Тащили на себе, потому что кругом была грязь такая, что все машины - что немецкие, что наши - просто встали.
Вот мы и тянули на руках 45-миллиметровые пушки, ящики со снарядами и взрывателями. Отдельно патроны к пулемётам и автоматам. Это всё на плечи, и вот так идём до самых до Дойбан.
Я даже не запоминал, к какой части нас приписали. Важно, что это наши освободители, мы идём вместе. Страшнее всего было под Должанкой – как раз прекратился снегопад. Солнце, тишина, и мы видны как на ладони.
Нас немецкая авиация с пулемётов сечет, бомбы сбрасывают. Небольшие, килограммов по 10. Но у них специально устроена мембрана так, что она летит и от перепада давления где в 10-12 метрах над землей бомба взрывается. Сечет страшнее пулемёта. Так что под Должанкой наша группа сильно поредела. Но я, слава Богу, и еще ребята остались невредимыми.
Конечно, страшно было, но если бы этот страх ещё куда-то прятал. Поэтому вот прижимаешься к земле, думаешь, вот бы ещё был какой-то окопчик, чтобы спрятаться, чтобы не достало. Знаете, очень сложно так рассказать, какие мысли в этот момент в голове.
Но точно не о том, чтобы убежать. У нас не побежал никто. Да и как побежишь? Это же ответственность. Наши же вперед идут, вдруг у них боеприпасы кончатся, а немцы перейдут в контрнаступление. Наоборот, даже радость была. Гады, три года тут были, наводили свои порядки, а теперь уматывайте, получайте на орехи!
В общем, дошли мы до Дойбан-2, это уже Дубоссарский район, и там сложили поклажу. А потом следующая ходка назад к Котовску и потом до Красных Окон. И обратно домой. А там уже до осени мы уничтожали неразорвавшиеся во время боев боеприпасы.
Вместо лётчиков в артиллеристы
Осенью снова приходит повестка, но уже не из полевого военкомата, а районного.
Я-то родился и вырос рядом с аэродромом. Пацанами смотрели, как самолёты летают. И поэтому попасть я хотел, конечно, в авиацию. Даже договорился с командиром части. Но он говорит мне и другим ребятам: сходите в военкомат, пусть вас зарегистрируют как положено. А то ж никто не знает, куда ты делся. Может, ты дезертир и всю войну просидел в кустах.
Ну, я пришел и говорю военкому, что так и так, командир части просил, чтобы к нему направили. Военком посмотрел на меня и говорит: «Не то место важно, куда хочешь, а то место важно, куда тебя направят. А направляют вас в артиллерию».
Я, честно говоря, расстроился сперва. Я ведь о самолётах мечтал, тоже хотел стать лётчиком. А артиллерия... Ну что может пушка сделать против самолёта?
Прибыл в Кировоград. Там посмотрели, что у меня семь классов образования, что я увлекаюсь рисованием, и отправили обучаться топографической разведке. Вот тогда я и понял, что артиллерия – это не так просто, артиллерия – это невероятно интересно.
Солдаты не спали по ночам
Когда я начал изучать все эти приборы, тригонометрические расчёты, потом наблюдения за небесными светилами, настолько меня начало очаровывать, что я постепенно менял свое мнение о военкоме.
Ведь, помимо топографической, меня направляли учиться инструментальной разведке, потом звуковой. Многие думают, что тот, кто пушку за шнур дернул, тот и стреляет. Нет. Стреляет на самом деле тот, кто производит расчёты. И вы попробуйте, когда темень, дождь, туман, вычислить местоположение противника по звуку и поразить его точнее, чем те, которые в бинокль за ним наблюдают.
Артиллерийская наука интересна ещё тем, что всегда узнаешь что-то новое. Когда я уже был офицером, у меня солдаты по ночам не спали. Бегали тайком смотреть на луну через приборы. Я, конечно, тоже сам за время службы астрономией увлекся.
И вот, пока я обучался, война уже закончилась. Меня направили служить сначала в Кировоград, потом в Балту, затем в Тирасполь. Постепенно повышали в званиях. От рядового дослужился до подполковника, закончил высшие курсы офицеров.
О том, как служба в армии способствует рисованию портретов
Но главным увлечением все же была не астрономия, а рисование. Я начал рисовать раньше, чем пошёл в школу. У меня отец работал старшим конюхом на конюшне, а я с ним рядом. Взял карандашик и на любом кусочке бумаги что-то да делал. Отец еще ругался: что ты, мол, этих коников постоянно малюешь, учи лучше арифметику. Никогда не знаешь, когда тебя обманут.
Он так говорил, потому что перед тем, как перейти работать на конюшню, он был бригадиром в колхозе. И часто ругался с нашим счетоводом. Тот постоянно пытался записывать своей жене трудодни за работу, которую она не делала, как будто она в двух местах сразу была. Отец много раз с ним спорил, ловил его, а потом плюнул и ушел на конюшню. Поэтому и наставлял, чтоб я учил арифметику и на обман не попадался.
А я рисовал все, что видел: то корову, то бычка, то людей. Рисовал, пока учился в школе, и в армии тоже продолжил. Всего себя этому отдавал. Держал при себе всегда или блокнот, или альбом, карандаш, тушь, резинку. Чуть только перерыв во время учебы, все идут курить, а я достаю альбомчик и делаю зарисовки. Тот дымит, этого в сон клонит, так и просится зафиксировать.
Вот так и постепенно пристрастился к портретному жанру. Потому что на службе вокруг тебя десятки новых лиц, огромное пространство для работы. Да и разве можно сравнить человеческое лицо с каким-то клёном или розочкой, которые можно туда-сюда править? А вот если ты человека нарисовал, а он на себя не похож, то это уже неудача.
И наоборот, когда удалось не просто его нарисовать, но передать его характер, его настрой передать, то вот это ценно.
Начинал я, конечно, как самоучка, а потом, когда учился в 47-м году в школе артиллерийской инструментальной разведки, познакомился в клубе при штабе с одним парнем. Смотрю, он какие-то работы готовит. Я спрашиваю: что это? Он и рассказывает, что посылает их в Москву, мол, там заочно учится. Для меня это, конечно, новостью стало. Ну и я тоже поступил в народное училище имени Крупской на изобразительное искусство. Служил и параллельно учился.
В Тирасполе познакомился с художником Фойницким, с 53-го года начал выставляться в клубе офицеров. Сейчас даже книга с моими работами издана. Вот так и проходили всю жизнь параллельно служба и рисование. Ну и семья, конечно, воспитали с женой двоих детей. А сейчас я уже дедушка. Внук учится в Бендерском художественном колледже.
Записал Алексей Ковалёв
